Когда молчанье невтерпеж и хочется кричать, и столько рож, и только ложь, пора права качать, - не лезь, приятель, на рожон, прислушайся ко мне: представь себе, что ты шпион, шпион в чужой стране.
Начальник вызвал на ковер, волной погнал понты, - молчи, вступать не стоит в спор: ты Штирлиц, Штирлиц ты.
Супруга тянет в ресторан, хоть пуст твой кошелек, сосед - в который раз, болван! - протек сквозь потолок. Какой-то хулиган гвоздем "Жигуль" твой расписал, в стране вообще сплошной содом, в мозгах - девятый вал. Спать не дает собачий лай или орут коты, - молчи и рта не разевай: ты Штирлиц, Штирлиц ты!
Я тоже в образе с утра и потому жива: я золотая медсестра в психушке номер два. А на больных срываться грех (ты б знал мою семью!), я успокаиваю всех и валиум даю.
Но все же теплится в мечтах: настанет день, и вот - мешок смирительных рубах мне прачка принесет. И все, кто был жесток со мной, притихнут до поры, и будет долгий выходной у доброй медсестры.

Н. Хаткина

Отредактировано Мейсон Логан (2011-03-22 15:32:06)

Шут был вор: он воровал минуты —
Грустные минуты, тут и там, —
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке между номерами
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован —
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: “Да разве это клоун!
Если клоун — должен быть смешной!”

Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:
“Вышел на арену, так смеши!” —
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.

Мы опять в сомненье — век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой, —
Клоун, правда, слишком мрачноватый —
Невеселый клоун, не живой.

Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал —
Горе наше брал он на себя.

Только — балагуря, тараторя, —
Все грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы —
Шут сгибался в световом кольце, —
Делались все горше пантомимы,
И морщины глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас —
Будто обезболивал нам роды, —
А себе - защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
Ах, как нас прекрасно обокрали —
Взяли то, что так мешало нам!

Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая свое.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами ее.

Злое наше вынес добрый гений
За кулисы — вот нам и смешно.
Вдруг — весь рой украденных мгновений
В нем сосредоточился в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь — и тишина...
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего — и сломана спина.

Зрители — и люди между ними —
Думали: вот пьяница упал...
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался — и переиграл.

Он застыл — не где-то, не за морем —
Возле нас, как бы прилег, устав, —
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.

Я шагал вперед неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк — уже не пантомима:
Смерть была — царица пантомим!

Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты —
Грустные минуты у людей.

Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживем и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно — на руках...

Сгинул, канул он — как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему — придумал, —
Этот клоун был без колпака.
                                    В. Высоцкий

Корабли постоят и ложатся на курс,
Но они возвращаются сквозь непогоду.
Не пройдет и полгода - и я появлюсь,
Чтобы снова уйти,
чтобы снова уйти на полгода.
Не пройдет и полгода - и я появлюсь,
Чтобы снова уйти,
чтобы снова уйти на полгода.

Возвращаются все, кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, кроме тех, кто нужней.
Я не верю судьбе,
я не верю судьбе, а себе - еще меньше.

И мне хочется думать, что это не так,
Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.
Я, конечно, вернусь, весь в друзьях и в мечтах.
Я, конечно, спою,
я, конечно, спою, - не пройдет и полгода,
не пройдет и полгода,
не пройдет и полгода.
                                 В. Высоцкий

да не молчи же ты так,
будто дар речи был продан тобою чёрту,
будто ты и меня продашь за пятак,
будто я твой самый первый заклятый враг,
будто не мое это сердце с твоим в один такт
стучит раз 15 в секунду и разрывает аорту

да не смотри же ты так ,
словно не я с тобой просыпаюсь в одной постели,
словно в тебя прорастает кромешный мрак,
если закрыть глаза. и даже пальцы не сжать в кулак,
и голова начинает кружиться, как на качелях.

да не стой же ты так,
как будто за твоими плечами расступается мгла,
как будто мы карты раскинем,
и я уже знаю кто же из нас дурак.
как будто ты меня в магазине
не глядя взял и не видел, что брак.
хотел было выбросить, да не поднялась рука.

да не уходи же ты так,
словно я тебе в след не скулю, как дворняга,
словно делаю вид, что не понимаю,
что ты за собой поднимаешь белый победный флаг.
словно я тебя не проклинаю,
а желаю всех самых завидных благ,
представляешь,какая нужна отвага,
чтоб за тобою не сделать ни шага,
чтоб не решиться даже на самый маленький шаг?!...
(с) Ирина Миронова

хотел кинуть романтичную розовую конфетку, но вовремя вспомнил, что у меня с романтикой напряжёнка))
самое лучшее, что читал:

Слышишь, воющий набат,
Точно стонет медный ад!
Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят.
Точно молят им помочь,
Крик кидают прямо в ночь,
Прямо в уши темной ночи
Каждый звук,
То длиннее, то короче,
Выкликает свой испуг,-
И испуг их так велик,
Так безумен каждый крик,
Что разорванные звоны, неспособные звучать,
Могут только биться, виться, и кричать, кричать, кричать!
Только плакать о пощаде,
И к пылающей громаде
Вопли скорби обращать!
А меж тем огонь безумный,
И глухой и многошумный,
Все горит,
То из окон, то по крыше,
Мчится выше, выше, выше,
И как будто говорит:
Я хочу
Выше мчаться, разгораться, встречу лунному лучу,
Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть до месяца взлечу!
О, набат, набат, набат,
Если б ты вернул назад
Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд,
Этот первый взгляд огня,
О котором ты вещаешь, с плачем, с воплем, и звеня!
А теперь нам нет спасенья,
Всюду пламя и кипенье,
Всюду страх и возмущенье!
Твой призыв,
Диких звуков несогласность
Возвещает нам опасность,
То растет беда глухая, то спадает, как прилив!
Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой,
Вновь спадает, вновь рыдает медно-стонущий прибой!

Эдгар Аллан По  "Колокольчики и колокола. 3 часть" пер. К. Бальмонта

А я качаюсь на стуле с глупой улыбкой паяца,
Стараюсь держаться строго, оставаясь на высоте.
- Прости, мой любимый, ласковый. Хотели состыковаться.
Пробовали. Пытались. Да разъемы, увы, не те.

А я допиваю кофе, манерно тяну сигарету.
Ногтем провожу по нервам, царапая до крови.
А ты процедишь сквозь зубы: - Какая же сука, стерва.
И матерно, да с оттяжкой, расскажешь мне о любви.

Расскажешь подробно, искренне, слова за душой не пряча.
Вливая их внутривенно, неразбавленной белой мглой.
Докуришь, поднимешься медленно, пожелаешь мне в жизни удачи.
Уйдешь, но останешься в сердце отравленной тонкой иглой.(с) Renee

Мы из тех, что не ставили точек,
Но в пламени жгучем сгорая,
Мы учились читать между строчек,
По наитию двигаться к краю.

Мы из тех, что не сбросили крылья,
Ни на миг, ни на час не взрослея,
Мы остались такими, как были,
Может быть, только чуть поумнели.

Нас когда-то изгнали из рая,
И с изгнанием не примирившись,
Для себя мы построили сами
Рай, в котором смогли поселиться...(с)Renee

Есть ремесло - не засыпать ночами
И в конуре, прокуренной дотла,
Метаться зверем, пожимать плечами
И горбиться скалою у стола.
Потом сорваться. В ночь. В мороз.
Чтоб ветер
Стянул лицо. Чтоб, прошибая лбом
Упорство улиц, здесь, сейчас же встретить
Единственную, нужную любовь.
А днем смеяться. И, не беспокоясь,
Все отшвырнув, как тягостный мешок,
Легко вскочить на отходящий поезд
И радоваться шумно и смешно.
Прильнуть ногами к звездному оконцу,
И быть несчастным от дурацких снов,
И быть счастливым просто так - от солнца
На снежных елях.
Это - ремесло.
И твердо знать, что жить иначе - ересь.
Любить слова. Годами жить без слов.
Быть Моцартом. Убить в себе Сальери.
И стать собой.
И это ремесло.

(с) Борис Смоленский